|
 Одоевский В. Ф., князь (1804-1869). Писатель и общественный деятель,
крупный музыковед и талантливый популяризатор научных знаний.
Литературную деятельность начал со статей, навеянных философскими
идеями Шеллинга. Вместе с Веневитиновым организовал «Общество
любомудрия» и был его председателем. Вместе с В. К. Кюхельбекером
издавал альманах «Мнемозина», в котором печатались Грибоедов, Пушкин.
Баратынский, Языков.
Близко связанный с лучшими литературными силами своего времени,
Одоевский был деятельным сотрудником пушкинского «Современника»,
участвовал в альманахе «Северные цветы», в журнале «Московский
наблюдатель» и др.
Особенно широкую известность в ряду его произведений получили его «Русские
ночи», главный герой которых, Фауст, отождествлялся современниками с
личностью самого Одоевского.
Он и был «Фаустом» в жизни. Кабинет его, заставленный книгами и
ретортами, был приютом Пушкина, Вяземского, Крылова, Гоголя,
Жуковского, Глинки.
В этом кабинете были написаны его фантастические новеллы, новеллы в
реалистическом духе — «Княжна Мими», «Княжна Зизи» и др., прелестные
детские сказки, которые с живым интересом читали и взрослые.
Особенно сильное впечатление на современников произвели «Русские ночи»
— книга в целом и отдельные ее новеллы: «Последний квартет Бетховена»,
«Себа-стиян Бах», новелла о Пиранези и др. («Русские ночи»,— записал в
своем «Дневнике» Кюхельбекер,— одна из умнейших книг на русском языке...
Сколько поднимает он (Одоевский) вопросов! Конечно, ни один почти не
разрешен, но спасибо и за то, что они подняты — и в русской книге!» В
письме, написанном в том же 1845 г., Кюхельбекер еще раз возвращается
к этой книге: «В твоих Русских ночах мыслей множество, много глубины,
много отрадного и великого, много совершенно истинного и нового, и
притом резко и красноречиво высказанного»). Литературная деятельность Одоевского всегда была связана с жизнью, с
действительностью, с современностью. Он жил и работал с непоколебимой
верой в науку, искусство, в нравственное развитие человечества. Он
говорил: «Не понимаю жизни без науки, как не понимаю и науку без
приложения к жизни». В высокой степени примечательно его стремление
сделать завоевания науки доступными народу. Напомним только одно из
его начинаний в этой области — издание сборника «Сельское чтение»,
столь высоко оцененное Белинским.
За три года до смерти он написал статью «Не довольно», в которой
горячо выступил против уныло-пессимистических раздумий Тургенева в его
широко известном произведении «Довольно...».
Мы ничего не сказали о многообразных связях Одоевского с музыкой, с
музыковедением, о неустанной пропаганде им музыкальной культуры.
Интересующихся этой стороной его деятельности отсылаем к книге: В. Ф.
Одоевский. Музыкально-литературное наследие. Подготовил к печати Г. Б.
Бернандт. М., Музгиз, 1956.
Статья знаменитого воронежского библиофила О. Ласунского, Москва, 1989
г.:
«ТАЙНЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ МАСКИ»
В мире, как известно, немало чудес, но то, что произошло однажды с
неким петербургским сочинителем, просто уму непостижимо.
А случилось вот что.
Как-то сей сочинитель, поклонник хиромантии и кабалистики,
присутствовал на балу. Почувствовав запах серы, он заинтересовался
этим обстоятельством и вскоре обнаружил: и зала с танцующими парами, и
весь дом, да и он сам странным образом закупорены в большую стеклянную
реторту с выгнутым носом. Самое неприятное, впрочем, состояло в том,
что под ретортой горел огонь, а сидевший наверху чертенок раздувал
мехами адское пламя.
Попытки сочинителя выбраться на волю успеха не имели. Напротив,
недовольный сатаненок сунул его в претолстый латинский словарь, где
бедняга встретился с другими пленниками. Приплюснутые листами, они
давно уже превратились из людей... в сказки. Подобная метаморфоза
совершается и с нашим героем: глаза его сделались эпиграфом, из головы
возникло несколько глав, туловище стало текстом, а ногти и волосы
заняли то место, где обычно бывает перечень опечаток.
Вся эта дьявольщина кончилась тем, что гости, разъезжаясь с бала,
разбили реторту, чертенок бросился наутек и в спешке выронил из
словаря несколько страниц с заточенными меж ними узниками. Сочинитель,
не успевший еще окончательно пропасть, других людей, обратившихся в
сказки, свернул небрежно в комок, сунул в карман и вот сейчас
представляет на суд почтеннейшей публики...
Какая изощренная фантазия! Какой блистательный каскад воображения, не
правда ли? Новелла «Реторта» открывала собою сборник таких же
причудливых по сюжету повествований. Он так и назывался — «Пестрые
сказки».
Сборник явился в свет ранней весною 1833 года на невских берегах.
Тираж не залежался в лавках. Любители занимательного чтения торопились
приобрести книгу, о которой по Петербургу ходили самые невероятные
толки.
Издание действительно было со множеством «секретов», над которыми
следовало поломать голову. Начать хотя бы с авторства. На титульном
листе обозначено: «Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем
Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых
обществ, изданные В.Безгласным...»
Не трудитесь напрасно, пытаясь вспомнить, кто же он такой, писатель
И.М.Гомозейка! Его никогда не существовало. Это не более, как
придуманный персонаж. Да и загадочный издатель В.Безгласный — тоже.
...В 1830-е годы мода на литературные обманы, столь характерная для
искусства романтизма, достигла вершины. Авторы старались как бы
перещеголять друг друга: кто остроумнее одурачит простодушного
читателя? В ход шли всяческие уловки. Сочинители и публика вели
своеобразную игру на сообразительность — она, похоже, нравилась обеим
сторонам.
Мог ли избежать этого соблазна Владимир Федорович Одоевский? Пожалуй,
что нет. Человек веселого и беспокойного нрава, он по натуре своей
склонен был к различного рода мистификациям. Именно он-то и спрятался
под двойной маской псевдонимов — Иринея Модестовича Гомозейки и
В.Безгласного. Позднее свои нравоучительные притчи для детей он станет
выпускать под именем «дедушки Иринея»...
На российском Парнасе эта фигура была одной из самых заметных.
Судьба поставила В.Ф.Одоевского в эпицентр многих событий,
определявших лицо отечественной культуры в пору ее подъема. Аристократ
по происхождению (впрочем, мать его была до замужества «простолюдинкой»),
он неизменно тянулся к людям передовых убеждений. Владимир Федорович
был двоюродным братом и другом поэта-декабриста А.И.Одоевского, творца
легендарной фразы: «Из искры возгорится пламя». На собиравшихся втайне
заседаниях московского Общества любомудрия — В.Ф.Одоевский в нем
председательствовал — бывали и те, кто вскоре с оружием в руках выйдет
на Сенатскую площадь.
В.Г.Белинский, которого трудно обвинить в предвзятости оценок, как-то
заметил: «Князь Одоевский принадлежит к числу наиболее уважаемых из
современных русских писателей».
Одоевский близко сошелся с автором «Евгения Онегина», видел в нем
первейшего барда России. Еще не стихло эхо рокового выстрела на Черной
речке, а в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду» появился
знаменитый некролог на смерть Пушкина. Он начинался словами, которые
теперь знает наизусть каждый школьник: «Солнце русской поэзии
закатилось...» Эти строки вышли из-под пера В.Ф.Одоевского.
В петербургской квартире князя двери были открыты для всех. Здесь
андреевский кавалер учтиво беседовал с чиновником в гороховом пальто,
сенатор подавал руку титулярному советнику. Под этой крышей царило
равенство, по крайней мере внешнее.
Обстановка простоты и нечванливости привлекала в салон Владимира
Федоровича и Ольги Степановны литераторов, музыкантов, ученых.
Излюбленным их пристанищем стал дряхлый кожаный диван в кабинете князя.
По словам мемуариста В.А. Соллогуба, здесь Пушкин слушал благоговейно
Жуковского; графиня Ростопчина читала Лермонтову свое последнее
стихотворение; Гоголь подслушивал светские речи; Глинка расспрашивал
графа Виельгорского про разрешение контрапунктных задач; Даргомыжский
замышлял новую оперу и мечтал о либреттисте.
Еще определеннее выразился тогдашний профессор С.П. Шевырев: «Вся
литература на диване у Одоевского...»
...Приемным днем была суббота. Зала во флигеле заполнялась вечером
многочисленными визитерами. Хозяина почитали в городе за незлобивость
характера, писательский дар и сверх-энциклопедичность познаний.
Пока дамы щебетали о парижских модах, мужчины сходились покурить в
кабинет князя. Тут все поражало воображение. Кабинет походил сразу на
кунсткамеру древностей и лабораторию средневекового алхимика. На стене
— портрет, писанный с Бетховена, под ним фортепьяно. В переднем углу
стоял человеческий костяк: череп провалами глазниц философически
созерцал происходящее вокруг. В самых неподходящих местах
подозрительно булькали химические склянки, колбы, в тигле плавилась
селитра с углем. Казалось, что-то сейчас взорвется, обожжет огнем,
произойдет какая-нибудь бурная реакция.
И всюду книги, книги. Их владелец, в длинном черном сюртуке и
свисающем набок черном же шелковом колпаке, в очках, вздетых вместо
переносицы на лоб, излучал нескрываемое довольство. Ему нравились эти
приятельские сборища.
В одну из мартовских суббот 1833 года к Одоевским явились самые
ревностные поклонники их салона. Вечер пролетел в оживленных
разговорах. Добрейший Владимир Федорович сиял более обычного. И к тому
был весьма уважительный повод. Каждому завсегдатаю дряхлого дивана
хозяин вручал свое новое издание. То и дело раздавались восторженные
восклицания: как все в этом доме, оно отличалось оригинальностью...
Да, «Пестрые сказки» В.Ф.Одоевского — любопытнейший памятник
отечественной книжной культуры. Беллетристические достоинства удачно
соединились с изощренным мастерством типографщиков. Сам автор говорил,
что хотел доказать возможность роскошных изданий в России.
Помимо уже знакомой нам «Реторты», в сборнике помещены: «Сказка о
мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем», «Жизнь и похождения
одного из здешних обывателей в стеклянной банке...», «Игоша», «Сказка
о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту», «Та
же сказка только наизворот» и др. Эти романтические по своему
мировидению произведения в условно-гротескной форме обличали бездуховность современного общества, атмосферу лицемерия и фарисейства,
царившую в столичном дворянском быту. Лучшие из сказок предваряли
появление гоголевских «петербургских повестей». Другие близки к
фантасмагориям Гофмана; они намеренно усложнены, замысловаты:
рассказчик и сам признается, что нелегко продраться сквозь тернистую
стезю его необъятной учености.
Писательское искусство Одоевского порадовало даже опытных литераторов.
Чего стоит, к примеру, язык «Пестрых сказок» — сочный, чистый, с
какой-то лукавинкой! Недаром им восхищался Владимир Иванович Даль,
этот «академик русского слова»...
Библиофилов «Пестрые сказки» тотчас заинтриговали своею очаровательной
внешностью. Книга завораживала уже обложкой с орнаментом из кружевных
узоров. Петр Андреевич Вяземский в письме к Василию Андреевичу
Жуковскому, еще не видя самого издания, отозвался о нем, с чужого
голоса, как о «кокетном».
В этом эпитете много правды. Взять, к примеру, титульный лист — он
отпечатан в шесть красок: каждая буковка в слове «сказки» имеет свой
цвет. Словно радуга опустилась с влажного небосвода и послушно
улеглась на бумагу. Цветовая гамма неподражаема... Радует великолепный
подбор шрифтов и подручных средств украшения. Текст на страницах взят
в тонкую рамку — это тоже придает нарядность.
Впрочем, удивляться едва ли приходится: ведь книга набрана, сверстана
и отпечатана в Экспедиции заготовления государственных бумаг,
располагавшей образцовой по тем временам типографией. Директор ее
технического отдела Яков Яковлевич Рейхель, прославленный медальер и
нумизмат, был приятелем автора и, понятно, постарался, чтоб «Пестрые
сказки» стали шедевром даже для Экспедиции.
За печатанием тиража, по просьбе Одоевского, непосредственно наблюдал
Н.В.Гоголь. К одной из сказок он набросал даже рисунок, который,
однако, так и остался в черновике.
В истории оформления русской книги сочинение «магистра философии
Иринея Модестовича Гомозейки» составляет целую эпоху. Это одно из
первых в стране светских изданий, где после долгого перерыва
происходит возврат к ксилографии, то есть гравюре на дереве (до той
поры иллюстраторы обращались к гравюре на металле и литографии). Все
тринадцать заставок и фронтиспис резаны на дереве в Петербурге
художником П.Русселем по эскизам Ф.Рисса (и тот, и другой — французы
по происхождению).
Увлекаясь прикладной химией, князь Одоевский не отказал себе в
удовольствии провести небольшой опыт. В чем и покаялся в 1844 году
перед читателями: «Для истории искусства и ради библиоманов,
сохранивших экземпляры «Пестрых сказок», замечу, что на стр. 145
находится политипаж единственный в своем роде (курсив автора.— О.Л.)».
Оказывается, подстрекаемый зудом экспериментаторства, Владимир
Федорович решил испытать, а нельзя ли сделать на литографическом камне
выпуклость не резцом, но особым химическим составом. Помочь в этом
взялся художник А.Ф.Греков. Однако ничего путного не вышло: «единственный
в своем роде» оттиск на 145-й странице с изображением деревянного
человечка Кивакеля с чубуком в руке, несомненно, грязнее и неудачнее
остальных, сделанных с деревянных досок.
Дотошный князь, кроме того, позволил себе выкинуть и вовсе проказу:
вознамерился пощекотать нервы читателей грамматическими трюками.
Переложив всю ответственность за свой поступок на плечи мифического
Гомозейки, Владимир Федорович вводит неприемлемую в обиходе пунктуацию.
С серьезной миной он уверяет, что знаки препинания расставляются у нас
как будто нарочно для того, чтобы книгу нельзя было читать с первого
раза.
Дабы устранить оный недостаток, автор демонстративно отказывается
ставить перед словами «что» и «который» привычную запятую. И вообще со
знаками препинания обходится чересчур вольно. Глаз спотыкается
буквально на каждом шагу. По примеру испанского языка, как сообщает
сочинитель, в начале каждого вопросительного предложения маячит
перевернутый вверх ногами второй вопросительный знак. Ириней
Модестович протестует против изобилия запятых, зато явно не скупится
на тире и многоточия. В довершение всего в целом сборнике не найти ни
единой буквы «э» — она почему-то изгнана из российского алфавита.
Библиография:
1. Смирнов–Сокольский Н. «Моя библиотека», т. 1, М., «Книга»
, 1969.
№911
2. Обольянинов Н., №2028.
3. Верещагин В. «Русские илл. издания»,Спб., 1898, №42.
4. Материалы, вып. 2, №367. |
